Двум смертям не бывать [сборник 1986, худож. Л. Я. Катаев] - Ольга Константиновна Кожухова

к окошкам, где тонкие ниточки света, подобные паутинкам, еле-еле сочились сквозь забитые досками неширокие окна — как в госпитале, как и везде теперь, где после бомбежки повыбило стекла.

Немного освоившись, приглядевшись к предметам, Лида сразу узнала знакомую горницу, только сейчас в ней не было ни кровати, ни знакомого шкафчика, где хранилась посуда, ни скобленного сотни раз перед праздниками стола, ни покрашенных красно-коричневой масляной краской табуретов и стульев.

Пол давно не метен. Печка, правда, топилась, но почти прогорела и пялилась, остывая, никем не закрытая. На печи равномерно, негромко кто-то сладко похрапывал.

— Ну вот, дочкя, и место тебе! — сказал сивоусый солдат-провожатый, по говору то ли воронежец, то ли рязанец, и кивнул на угол под разбитым и заткнутым сеном окном. По всей долготе отведенного Лиде для отдыха места серым в лучике света барханчиком лежал чуть мучнистый, крупитчатый снег.

— Ну чего еще? — недовольно спросил сивоусый.

— Ничего. Большое спасибо, — ответила Лида, оглядываясь.

— Ну, тогда прощевай! — Сивоусый еще нерешительно потоптался, как будто желая подбодрить ее, посочувствовать, но махнул рукавицей и, надвинув поглубже ушанку, только коротко крякнул: — Ну, вот так… — И опять повторил: — Ну, бывай…

Покрутившись, поежившись, словно после бомбежки не успел еще вытряхнуть из-за пазухи остья соломы и мельчайшие, как пылинки, осколки стекла, а быть может, зазябнув душою в холодной, заброшенной этой комнате, он решительно кашлянул и толкнул ногой дверь.

В сенях скрипнули половицы, громко брякнул засов. Лида бросила на пол полученный в каптерке заштопанный, плохо стиранный вещмешок и уселась с ним рядом, пытаясь придумать, как лучше устроиться. Но не придумала ничего. Брезентовой рукавицей отмела тот барханчик поближе к стене, потом постелила шинель — одну полу под бок, другой полой, натянув ее с силой, укрылась внакидку: под голову вместо подушки подложила рукав. Вся скорчившись в три погибели, не снимая сапог, улеглась, очень плотно свернувшись. И как будто нырнула под лед, в глубокие, темные толщи воды, на самое дно беспробудного сна.

3

В сизом мареве хрустких от морозов снегов занималось февральское утро, когда Шерстобитов в легких кованых санках на паре орловцев подъезжал к Суховершину.

Полковник был зол и невольно поморщился, увидев над станцией и поселком кружащихся стаей ворон: а что могут они рассмотреть с такой высоты, какую еду? И какая надежда их гонит туда, в этот холод, неужели одна только мысль о еде? И что думают птицы о людях? Почему не поделятся с ними своим знанием хитросплетений дорог, там, внизу, на земле, рвов, траншей и укрытий, не расскажут, где лежит не пробившийся через линию фронта убитый разведчик, а где прячутся, ожидая приказа, немецкие танки? Отчего бы вон тому лохматому старому ворону не дать своевременно знак, что в разбитом селенье Распопове вьюжной ночью после атаки все солдаты уснули, уснули и часовые, и курносенький веснушчатый лейтенант по фамилии Матушкин тоже крепко уснул, и фашисты, подкравшись, всех их до единого перерезали, как цыплят, да еще и нагадили возле трупов? А теперь ты, полковник, то мотайся в полк на дознание, то казнись, повиняйся перед самим командармом генералом Горячевым да пиши докладные: кто, зачем, почему. А разве не ясно и так: война на измор, на износ, все устали?

С независимой, гордой улыбкой, но внутренне взбудораженный, нервный, Шерстобитов вошел в помещение, где жил генерал. Порученец Горячева, молодой, но слегка располневший и уже лысоватый капитан Простяков, приглашающе склонив голову, пропустил Шерстобитова в дверь. Попросил подождать. Доложил генералу. Тот закашлялся за перегородкой, зашелестели бумаги, перелистываемые нетерпеливой рукой. Потом генерал легко встал с табурета, проскрипел сапогами. Резко, остро запахло хорошим военторговским одеколоном.

— Да. Сейчас, — прозвучал тихий голос. И снова зашелестели бумаги. Минут через десять Горячев вышел из-за некрашеной перегородки.

Когда-то высокопоставленный генштабист, «академик», а сейчас командарм, Горячев любил чистоту, тихий голос, спокойную вежливость. Невысокий, худой, с морщинистым лбом и со впалыми, будто втянутыми, чисто выбритыми щеками, с квадратной щеткой седоватых усов, он разглядывал Шерстобитова недовольно, но очень внимательно: будто видел впервые. Привычная, уже ставшая его плотью и кровью, спокойная строгость светилась в усталых глазах генерала синеватым, безрадостным, сдержанным блеском.

Командарм пропустил Шерстобитова на свою половину избы и, плотно нажав крепкой сильной ладонью на дверь, прикрыл ее и прошелся по комнате, пожевал очень тонкими, обескровленными губами. Но спросил не о мертвом курносеньком лейтенанте, как и ждал Степан Митрофанович, а совсем о другом.

— Ну, так что у вас там с Александровкой? Вы думаете ее брать или нет? — Командарм неожиданно почему-то возвысил свой тонкий, надтреснутый голос. Глубокие складки возле носа и рта у него напряглись, отчего все лицо сразу стало брюзгливым и старчески некрасивым. — Вы задерживаете всю армию… Может, мне поднимать ваши цепи в атаку?

— Я докладывал вам: нет снарядов, отстали тылы… — начал было полковник, но Горячев его перебил.

— Не о том вы докладываете, полковник, вот в чем дело! — с неприязнью, рассерженно сказал генерал-лейтенант. — Неуспех истекшей недели происходит по вашей вине! Вы утратили чувство ответственности, разучились разгадывать замыслы противостоящих вам войск… Где приданные вам танки?

Не глядя в лицо командарму, а глядя на косо обрезанный воротник его кителя с нашитыми звездами, Шерстобитов ответил как можно спокойней, стараясь сдержаться:

— Приданный мне танковый батальон оказался не укомплектованным ни техникой, ни людьми. К тому же он без горючего, без снарядов. Во вчерашней атаке один танк попался в ловушку. Два подбиты, сейчас ремонтируем.

— Вот вы все пытаетесь оправдаться, — опять раздраженно сказал генерал. — А ваш правый сосед наступает! Значит, тот, кто захочет добиться успеха, добьется его?! — Командарм строго вскинул сухой, чисто выбритый подбородок. — Вы сегодня должны были взять Стоколос. А находитесь где? Под какой-то не значащей ничего Александровкой! Почему до сих пор не приняты меры?

Шерстобитов смолчал. Он с горечью, иронично подумал, что, возможно, вот так с генерал-лейтенантом разговаривал сейчас сам командующий фронтом. А вернувшись в дивизию, Шерстобитов будет так разговаривать с вызванными им командирами полков. А те — с командирами батальонов…

— Ну, чего вы молчите?

— Я докладывал вам, товарищ генерал-лейтенант, — твердо глядя в лицо командарму, сказал Шерстобитов. — И сейчас подтверждаю. Противник усиливает сопротивление. Укрепляет позиции. Особенно много подошло артиллерии, танков…

— Ну и что? А вы думаете, враг будет сидеть сложа руки и ждать, пока вы подойдете? Дорогу уступит?

— Нет, я этого не думаю. Он отводит войска, отступает к тылам, на заранее подготовленные позиции, а мы отрываемся от своих тылов, уходим все дальше и дальше…

Шерстобитов давно полагал,